Оператор Антон называет это «поехать на социалочку» и старается на такие съемки не ездить.
Я хорошо помню, как первый раз поехала на социалочку. Как за неделю до составляла в блокноте вопросы для интервью. Потом добавила туда же предполагаемые ответы. Потом написала развернутое повествование: как себя вести, что говорить, как реагировать на то и это. Такие записи успокаивали, казалось, что всё под контролем.
За час до съемки бродила вокруг Дома ребенка и перечитывала блокнот.
Да, первый выезд у нас был в Дом ребенка, «государственное учреждение, где пребывают дети до четырех лет, оставшиеся без попечения родителей». Надо же, больше года жила здесь, через дорогу, и думала, что это обычный детсад.
Я никогда не планировала заниматься социальной журналистикой. Работала больше с текстами, чем с людьми. Больше в одиночестве, чем в команде. Больше с легким и развлекательным, чем с тяжелым и непростым.
Идея «рассказывать истории людей» быстро трансформировалась в «рассказывать истории людей, которые делают мир лучше». И вот мы уже знакомимся с волонтерами, общественниками, авторами социальных и благотворительных проектов. Ездим в приюты для собак и дома для детей, на тренировку баскетболистов-колясочников и занятия сурдодайверов. Знаем разницу между словами «приемный» и «усыновленный». И быстро осваиваем новый осторожный язык: не больной, а нездоровый, не слепой, а незрячий, не родной (ребенок), а кровный. Потому что есть ещё 12 приемных и они все родные тоже.
Иногда я рассказываю другим про работу, и они раздражаются на все эти искусственные замены. Что не так со словами «больной» и «слепой»? – спрашивают они. С этими словами всё в порядке, ребята. Некоторые больные и слепые вполне свободно оперируют ими, другие – никогда не произносят и благодарны за деликатность.
Город открылся мне с новой стороны. Все эти номинальные пандусы, по которым невозможно подняться или спуститься на коляске. Эти желтые дорожки – навигация для слабовидящих. Однажды незрячий герой программы пошутил, мол, о них разве что обувь чистить. Я никогда их не замечала, не было в моей жизни желтых дорожек, а теперь смотрю, и правда обувь чистить удобно, а ходить – нет.
А ещё кроме высоких бордюров, непродуманных выходов из метро и неудобных пандусов в городе есть люди, которые не слишком привыкли к другим людям. В чем-то физически ограниченным. На улице они могут постесняться предложить помощь незрячему или наоборот бросятся помогать так рьяно, что случайно затолкают его не в тот автобус. Смущенно отвернутся от человека на коляске или, наоборот, вдруг подойдут и сунут ему деньги.
Помню, как слушала рассказы капитана команды баскетболистов-колясочников обо всех его приключениях за пределами квартиры и думала: «Уж я-то никогда… Уж я-то точно. Встречу на улице человека с ограниченными возможностями, вовремя предложу помощь и подберу правильные слова».
Через пару дней в студенческой столовке я стояла в одной очереди с парнем на коляске и физически ощущала всеобщее смущение. И его тоже. И своё тоже. Никто не учил нас взаимодействовать друг с другом, разговаривать, интересоваться и быть при этом тактичными. Приходится учиться самостоятельно, перестраиваться на ходу и только беспомощно удивляться фразам вроде: «Мы два года не выходили из дома, потому что я боялась, что люди на улице меня не поймут». Так сказала героиня программы, которая воспитывает ребенка с инвалидностью.
Теперь перед каждым выездом на сложную съемку я вспоминаю ребят-сурдодайверов. Благодаря одному социальному проекту слабослышащие старшеклассники и студенты научились подводному плаванию, некоторые из них уже успели побывать в настоящих экспедициях.
Пока оператор снимал, как дайверы готовят оборудование для тренировки, я спросила у сурдопереводчика, сложно ли говорить на языке глухих. Он обратился с этим вопросом к самим ребятам. «Как бы вы показали дом?» — спросили они, и я сложила ладони треугольником, получилась крыша. «А дыхание?» — и я сделала пару волнообразных движений около груди. «А любовь?» — и я положила ладонь на сердце. «Вот так и разговариваем!» — сказали они.
«Вот так и разговаривать», — думаю я, когда собираюсь «на социалочку» и наматываю нерв на люстру. Или когда вижу на улице человека с тростью и не знаю, как предложить помощь, или замечаю в очереди человека на коляске и почему-то чувствую себя неловко.
В конце каждого разговора мы спрашиваем у героев, как помочь их общественным организациям, клубам, командам и проектам. Деньгами – это понятно, хотелось иначе. Хотелось, чтобы принятая сейчас схема «увидел по телевизору (прочитал текст) — пожалел несчастных – перевел денег» превратилась в «увидел-вдохновился-пошел не в онлайн-банк, а прямиком к людям».
В общественных организациях, которые занимаются детьми с инвалидностью — дефицит творческих специалистов и просто увлеченных, тех, кто может провести мастер-класс по рисованию или помочь с театральной постановкой.
В детских домах на каждого ребенка приходится по 24 волонтера с новогодними подарками и ни одного, кто согласился бы позаниматься с ним математикой, подтянуть по физике или научить писать изложения.
Жители домов престарелых и приютов для бездомных радуются письмам без повода и самодельным шарфам.
Волонтерам, которые своими силами строят приюты для животных, всегда нужны лишние руки. А самим животным кроме лекарств и корма очень важно время от времени гулять с человеком.
Ну, и деньги, конечно деньги. Как говорят в таких случаях: «каждый рубль важен для нас». Каждый заинтересованный взгляд, каждое предложение помощи — с них, в общем, и начинается то, что принято называть волонтерством.
В текст так и просятся ссылки, названия и контакты. Мы намеренно их не даем. Потому что в городах сотни мест, где требуется помощь. Потому что найти тех, кому надо помочь – дело двух минут. И потому что кому-то ближе идти со своей помощью в собачий приют, кому-то в детский дом, а кому-то в больницу. Ключевое слово «идти».
Расскажите: вы бываете волонтером? Какой способ помощи ближним выбираете? О чем думаете?
