За последние несколько лет я сильно изменилась. Очень грустно осознавать это, потому что поменялась я далеко не в лучшую сторону. Ну и что, скажете вы, время идет, всё меняется, это логично.
Но я думаю, что десять лет назад я была счастливее, чем сейчас.
Тогда моя жизнь выглядела совсем иначе. Я занималась огромным количеством удивительных вещей. Училась на художника, во время учебы много читала. Особенно мне нравились книги о том, где бедный, голодный художник, не жалея себя, рисует под открытым небом с утра до ночи, а вернувшись в мастерскую — делает наброски с обнаженной натуры почти до утра следующего дня.
Я читала про творческую, богемную жизнь, наполненную встречами с удивительными людьми и «горением» в искусстве. Тогда моя жизнь, я думаю, была такой же наполненной и яркой, как у героев книг — сегодня она совсем другая.
Помнится, десять лет назад в сутках было как минимум 30 часов! Я проводила целые дни в училище, делая наброски и этюды, приходила даже в выходные, чтобы успеть сделать больше всех. После — бежала на танцы на другой конец города. Там находилась студия старинного танца, где мы готовились к настоящим балам. Кроме того я была звонарем в одном из храмов и каждую свободную минутку проводила на колокольне. Удивительно, как такая насыщенная жизнь могла казаться мне чем-то само собой разумеющимся.
Почему я хотела быть лучше всех и успевать больше всех? С первого курса в нас воспитывали дух конкурентной борьбы за «место под солнцем». Почему-то я согласилась считать, что это «место» только одно и альтернативы нет.
Преподаватели убеждали нас уезжать учиться в Петербург или в Москву. Есть еще Красноярск, говорили они, как бы намекая, что этот вариант для неудачников и троечников. А в Петербурге и в Москве — Академия Художеств! Суриковский институт! Это возможность оказаться на одном уровне с теми, чьи работы украшают знаменитые музеи. Учиться у мастеров и регулярно разглядывать полотна из коллекций Эрмитажа. Эрмитажа! Слышите, как прекрасно это звучит? А десять лет назад, в Сибири, да с плохим интернетом — звучало еще волшебнее.
Мне стала ясна цель обучения: пахать, пахать и еще раз пахать, уехать в Петербург, поступить в Академию Художеств, закончить ее и стать великим мастером, еще при жизни устраивающим свои выставки в музеях, сравнимых с Эрмитажем.
Цель ясна? Я бросилась в бой. Но достаточно быстро разочаровалась в величии собственных возможностей. Закончив училище, рисовать на уровне признанных мастеров классического искусства я не могла — и юный возраст меня не оправдывал. Ведь я читала, как признанные мастера получали медали в Академии в 16-19 лет. А что делать мне?
Наверное, можно было и остаться в родном городе. Но после пяти лет внушения о том, что мы должны уехать в одну из столиц, а иначе наступит крах — не уехать я не могла. Будь что будет! Я села на поезд в Петербург.
В моем рюкзаке были туристический коврик и спальник, купленные за пару лет до этого для пленера на Байкале. Денег хватило бы только на еду… ну и не беда, думала я, собираясь спать в парке на скамейке в одном из пригородов Петербурга. Я думала о Петергофе, северном Версале. Уж в нем-то наверняка тихо, меня никто не тронет, да и тепло! Благо, лето на дворе.
Предвосхищая ваши вопросы, скажу, что спать на улице мне не пришлось. Пока я целую неделю ехала в поезде, товарищи-звонари нашли чудесную набожно-интеллигентную даму преклонных лет, приютившую меня на пару месяцев. А там уже и общежитие подоспело.
Итак, я вышла из поезда в Петербурге. Стою в 4:45 утра у Московского вокзала с рюкзаком на спине, огромной папкой рисунков в одной руке и связкой планшетов в другой. Зачем я везла планшеты через всю страну? Неважно. В моем кармане — записка от одного из преподавателей училища. В ней карандашом в несколько линий изображен путь от Московского вокзала к зданию Академии Художеств, той самой, которую охраняют два сфинкса на Университетской набережной.
Круг площади у вокзала, вытекающая из него лента Невского проспекта, которую, в свою очередь, пересекает лента Невы, и потом длинная линия влево, а в самом углу листа — прямоугольник рядышком с линией. Здание Академии. Главная цель моего путешествия за 6000 км.
Хоть у меня и был этот рукописный «завет» от преподавателя, в Академию я не пошла. Испугалась. Чего испугалась?
Испугалась, что мои работы не понравятся, что они недостаточно хороши для допуска к экзаменам. Испугалась, что не смогу осилить программу, которую дают в Академии. Испугалась, что рисовать каждый день всю свою жизнь и быть художником в полном смысле этого слова, чтобы мои работы висели на стенах Эрмитажа — это не моё, что не хватит у меня на это ни сил, ни таланта.
Следующий день оказался последним днем приема документов в РГПУ им. Герцена на факультет Изобразительного искусства. С моим не очень высоким баллом по школьному ЕГЭ удалось поступить только на теоретическую кафедру Музейной педагогики. Рисование там было поставлено из рук вон плохо, но хоть так.
Я была, конечно, рада. Потому что вернуться домой, не поступив совсем никуда, было бы очень стыдно. Как смотреть в глаза преподавателям? Одногруппникам? Вернуться значило бы проиграть всем и всё. Нет уж! Проигрывать не в правилах перфекциониста. Я была очень рада возможности остаться в Петербурге.
Только вот рисование мое стало гаснуть. Мне больше не рисовалось легко и от души. Творческий порыв, который раньше частенько заставлял меня выйти на улицу посреди дня, сесть у какой-нибудь подворотни и рисовать, куда-то пропал.
Сначала требовалось рисовать учебные работы, но после третьего курса предметы, связанные с рисованием, закончились. Я ходила лишь слушать лекции об искусстве и педагогике, почти не рисуя.
К концу университета от рисования и вовсе ничего не осталось. Я забросила карандаш, а когда вспоминала о своей былой любви, тут же перфекционизм и прокрастинация сковывали меня, ведь я «знала», как быстро забывается навык в рисовании! Страх, что я разучилась рисовать и теперь у меня ничего не получится, отбивал всякое желание пробовать. Мой рисовальный поезд встал под гнётом завышенных ожиданий от себя самой.
После окончания университета я сняла маленькую квартирку-студию с одним окном, завела кота и устроилась на работу в офис. Совсем не по специальности. Жизнь заполнили разные Очень Важные Дела, которыми я занимала любую свободную минутку, чтобы не вспоминать о рисовании и о том, как мне его не хватает.
Старые знакомые, знавшие меня еще по художественному училищу, при встрече спрашивали, как у меня дела в Петербурге. Они неизменно задавали вопрос, рисую ли я? И когда я, пристыженная, отвечала, что нет, не рисую, они, конечно, из лучших побуждений терзали меня допросами в духе «Почему?», «Как я могла забросить это дело?» и «Когда же я снова начну рисовать?».
В социальных сетях я видела, что мои бывшие одногруппники рисуют. Думаете, я радовалась за них? Нет. Я завидовала им. Кто-то работает в мультипликации, кто-то пишет иконы, а кто-то расписывает соборы или стены. Они рисовали! А я — нет.
Чем я себя оправдывала? У меня были две «спасительные» отговорки.
Первая: «сейчас новый этап жизни». Рисование осталось в старом, так что нечего сокрушаться. В этом этапе есть много другого-интересного. Тут на ум приходили те Очень Важные Дела, которые занимали все время. Если задуматься, то ничего необычного в этих делах не было, обычные бытовые заботы, они есть у всех. Но когда ты страдаешь прокрастинацией и перфекционизмом, то этих простых бытовых дел хватит, чтобы оккупировать все твое свободное время. Ведь пол нужно мыть не 1-2 раза в неделю, а все 5 и лучше по два раза. Готовить следует не пельмени и омлет, а ризотто и неведомое заморское блюдо под соусом из страусиных перьев! Так что нет сейчас у меня времени рисовать, думала я. И точка.
Второе оправдание, которым я отводила удар от себя, называлось «декрет». Да, мол, я буду рисовать, но вот не сейчас… А когда? В декрете! Там ведь не нужно будет ходить на работу, будет куча свободного времени… Я даже иногда верила в это свое оправдание. И становилось легче.
Раньше в рисовании я постоянно гналась за кем-то: то за великими мастерами, то за одногруппниками, то за собой на втором курсе… Боролась со встречным ветром. Я постоянно с кем-то бегала наперегонки и очень боялась проиграть. Быстро ввязываюсь в любую конкуренцию, будь она неладна… Но теперь я это вижу, понимаю — и готова начать поступать по-другому.
Прокрастинация — это про меня, как ни печально. Мне трудно рисовать, я действительно почти разучилась это делать… и когда приходит мысль о рисовании, то сразу же появляются десятки других дел, которыми нужно заниматься именно сейчас! Сейчас я это вижу и пробую задвинуть на дальний план не рисование, а именно ее, прокрастинацию. Получается не всегда, чего уж скрывать, но я стараюсь.
Спустя семь лет после переезда я все-таки начала рисовать. Семь лет — довольно большой срок. За это время ребенок успел бы пойти в школу, а тот, кто умел рисовать, для кого карандаш был продолжением руки — успел разучиться.
Недавно я нарисовала первый набросок. Мне было страшно. Это случилось в кафе: одна студия рисования устроила зарисовки, и я пришла. То, что я рисовала не одна, помогло не слиться и все-таки доделать работу. Как могу.
Было очень сложно. Первые полчаса я рисовала карандашом то-о-оненькой линией и дрожащей рукой. Стирала, наверное, раз сто. Люди на рисунке получались какие-то деревянные. Думала, обведу маркером — будет выглядеть увереннее. Нет. Линия такая же боязливая. Спустя почти два часа я даже немного порисовала тушью и закончила набросок. Уффф!
Я возвращалась домой со слезами на глазах. Как я, смелый и отважный боец на ниве искусства, довела себя до такого состояния? И одновременно я ощущала робкое, давно забытое чувство радости от того, что порисовала. И ощущение легкого, вдохновенного рисования — было. Пусть всего лишь минут 10, но было же!
Хочу, чтобы в моей жизни появилось рисование без борьбы за «место под солнцем» и без «монетизации своего творчества». Без борьбы за всеобщее одобрение и восхищение. Без оценок, как «правильно» рисовать и как нет. Рисование без «гонки на выживание» с мастерами Эрмитажа, моими одногруппниками или всеми, кто учился, учится или будет учиться в Академии Художеств.
Не знаю, будет ли мне когда-нибудь «легко» нарисовать человека, портрет, животное, вообще «нарисовать похоже»? Всегда ли я буду рисовать? Не знаю.
Смогу ли я когда-нибудь достичь такого уровня в рисовании, чтобы оно приносило мне деньги? А главное — хочу ли? Конечно, мне бы хотелось, чтобы мои рисунки кому-то нравились настолько, что этот кто-то даже был готов заплатить за них и унести домой. Но что-то подсказывает мне, что первое, к чему нужно стремиться — это рисовать. Так, чтобы мне самой это было в удовольствие. Может звучит банально, но для моих отношений с рисованием простота — на вес золота.
Я хочу рисовать ради рисования и рисунков. Ради того, чтобы мне было комфортно с собой в рисовании. Это та призма взгляда на мир, которая мне нравится. И я хотела бы легко и уверенно смотреть через нее.
И вот я снова начала рисовать. А что дальше?
И стала ли я счастливее?
На эти вопросы есть два ответа.
Глубоко внутри, в чем-то большом — да, я стала счастливее. Я честно сказала себе: да, мне нравилось рисовать. Я умела. Теперь мне все еще это нравится, но вот только я не умею. И от этого честного ответа самой себе, спустя семь лет, мне стало легче — потому я стала счастливее.
Второй ответ заключается в том, что когда я начала рисовать снова, мне стало трудно. Рисование дается мне тяжелее, чем раньше: рука не слушается, чувство материала пропало, от глазомера не осталось и следа. Эти потери видны в каждом рисунке. Это меня расстраивает.
Первый набросок был для меня ценен только тем, что он в принципе был. Нарисован-то он плохо. Рецепт, который лечит это состояние, всем известен и абсолютно не нов: практика, практика и еще раз практика. До той поры, пока не будет сделана критическая масса плохих работ, лучше получаться не станет.
Для начала я с 15 апреля по 15 мая буду рисовать по 50 набросков в день, как советует в своем блоге Яна Франк.
Возможно, спустя месяц я втянусь и прорисую еще два. Уверена, что это будет очень трудно, очень лень и о-о-очень мне нужно, потому что обычно за первый месяц при таком подходе отрабатывается та критическая масса плохих рисунков, а значит, дальше дело пойдет в гору. Обещаю вернуться и рассказать вам эту историю.
А приходилось ли вам отвоевывать у суеты свое, когда-то любимое, дело и начинать вспоминать его практически с самого начала? Бывало ли у вас ощущение одновременно победы и какой-то беспомощности? Как вам удается сохранить мотивацию идти дальше на пути этого Вспоминания, когда трудно и почти ничего не получается?
